21. Лед тронулся

После революции по Коровинской улице, как и прежде, гоняли стадо. Но теперь сюда приходили совершенно иные письма.

Штаб Воздухофлота заинтересовался цельнометаллическим аэростатом. Издательство Воздушного флота извещало о желании напечатать рукопись "Движение дирижабля". Александр Васильевич Ассонов писал из Москвы: венские издатели Анзельм и Мирка Елюшич хотят издать на немецком языке книгу "Вне Земли". Ассоциация натуралистов приглашала на свои годичные съезды.

Два приглашения Ассоциации натуралистов, отмеченные приметными штрихами становления молодого государства, сохранились в Архиве Академии наук.

"В четверг 15 сентября 1921 года, в 11 часов утра, - сообщалось в первом из них, - состоится однодневное собрание членов ассоциации, в каковое Вы приглашаетесь. Запасайтесь продуктами, так как центр не может взять на себя продовольствие членов..."

Но вот минуло несколько месяцев, и в феврале 1922 года приглашение выглядит уже иначе: "Все участники съезда обеспечиваются командировочными, проездными и продовольствием". Но сколько трудностей пришлось преодолеть, чтобы изменились примечания на пригласительных повестках!..

Был ли Циолковский на первом из этих собраний? Не знаю. Что же касается второго съезда, то тут все ясно: да, был. Вот что рассказал об этом один из старых асснатовцев, кандидат технических наук Б. Б. Кажинский:

"Делегаты собрались в Тимирязевской академии. Съезд продолжался три дня. Циолковский сделал на нем два доклада: один - о космической ракете, второй - о цельнометаллическом дирижабле. В заключение делегаты просмотрели самодеятельную постановку пьесы о Самуиле Морзе, написанной председателем ассоциации А. П. Модестовым, и разъехались".

В Москве Циолковский пробыл недолго, но с пользой для дела. Вскоре ассоциация издает отдельной брошюрой его рукопись "История моего дирижабля". На обложке брошюры вызывающий подзаголовок: "Мытарства современных изобретателей-самоучек".

"Редакция "Известий Ассоциации натуралистов", - писал в предисловии к брошюре А. П. Модестов, - всенародно требует от имени Всероссийской ассоциации натуралистов (Союза самоучек) выяснения истины, ибо не в интересах трудящихся, чтобы изобретение Циолковского, если оно жизненно, продолжало лежать под спудом, как лежало раньше десятки лет".

О том, чем увенчалось это требование, речь пойдет впереди. А сейчас мне хочется рассказать, как изменилось отношение Константина Эдуардовича к любимой теме - космической ракете.

Незадолго до революции Циолковский безуспешно пытался найти единомышленников. Их не было. Зато сейчас ученый с лихвой вознагражден за длительное невнимание.

"Многоуважаемый Константин Эдуардович, читал Циолковский в письме от Ассоциации натуралистов, - глубокий интерес вызывает ваша книга "Вне Земли". Поражает в ней обилие теоретических данных, выкладок и выводов строго научного характера. Но главное отличие и ценность Вашего сочинения - это тот дух любви к человечеству и мощное желание ему добра, которыми проникнута вся книга. Честь и слава Вам, дорогой коллега!"

"...очень и очень хорошая книга, она очень реально представляет всю картину межпланетного путешествия. Каждая строка, каждая фраза дышит, можно сказать, совершенной правильностью. Все встречающиеся на пути затруднения Вы разрешаете посредством физики и механики, а не обходите, как это обыкновенно делается почти во всех книгах. Вы предусмотрели все случаи межпланетного сообщения, как будто Вы сами его не раз совершали. В общем "Вне Земли" - даже трудно назвать повестью..." - так писал шестнадцатилетний одесский юноша В. П. Глушко, впоследствии действительный член Академии наук СССР. Заканчивая свое письмо, Глушко выражал желание непременно достать "Исследование мировых пространств реактивными приборами", опубликованное в 1911 - 1912 годах. А вскоре почта познакомила Константина Эдуардовича и с другими энтузиастами - Дмитрием Ивановичем Блохинцевым, ныне известным советским физиком, и Фридрихом Артуровичем Цандером. Снова выражение восторга. Снова тот же вопрос: "Как получить экземпляр "Исследования мировых пространств реактивными приборами"?"

Мне хочется подчеркнуть, что в переписку с Циолковским вступил Цандер, один из наиболее упорных его единомышленников. Цандер заинтересовался космосом в 1908 году, когда только начали взлетать первые самолеты. О Циолковском он услыхал в гимназии. Учитель космографии рассказал об "Исследовании мировых пространств реактивными приборами", опубликованном в "Научном обозрении". В 1915 году Цандер приступил к экспериментальной проверке идеи Циолковского о космической оранжерее, выращивая горох и капусту в цветочных горшках, наполненных углем.

В первом же письме Цандер сообщил, что на протяжении нескольких лет разрабатывает проект межпланетного корабля. Еще год-другой, и он опубликует его в "Вестнике Воздушного флота".

Хорошие письма! Они принесли много радости Циолковскому. Так приятно было узнать, что есть молодые, энергичные и горячо влюбленные в космонавтику люди!

Знал ли Константин Эдуардович о встречах Цандера с Лениным? Неизвестно. Но даже если он не слыхал об интересе Владимира Ильича к делам космическим, то политика государства в области науки не оставляла для Циолковского ни малейших сомнений.

После знакомства с газетными вырезками из личного архива ученого об этом можно писать с уверенностью. Бережно сохранил Константин Эдуардович заметку, появившуюся в газетах в январе 1920 года. Она сообщала, что в Петрограде организуется комиссия по изучению атома с приданным ей вычислительным бюро. "Уже теперь, - читал Циолковский, - когда граница еще закрыта, русские ученые должны как можно дальше продвинуться к решению поставленной задачи. Слишком важно для России, чтобы на Западе знали, что творческие силы страны не исчезли, несмотря на разруху, вызванную войной, на голод, холод, блокаду..."

Вскоре после знакомства с полуистлевшей газетной вырезкой я узнал, что сообщение об организации в Петрограде Комиссии по изучению атома вызвало целую бурю. "Невозможного нет!" - так озаглавила Е. Драбкина свои воспоминания, опубликованные в декабрьском номере журнала "Новый мир" за 1961 год. Память смутно рисовала Драбкиной беседу с Лениным: речь как будто бы шла об Эйнштейне, межпланетных перелетах, атомной энергии. Вспомнилось, что беседа велась на VIII съезде Советов, что Ленин держал какую-то газету или журнал с заинтересовавшей его статьей. Проверяя свою память, писательница пустилась на поиски этой статьи и обнаружила ее в английском журнале "Нейшен". Память подсказала и место, особенно обратившее на себя внимание Владимира Ильича. Вот оно:

"Радиотелеграф принес нам известие, что один из русских ученых полностью овладел тайной атомной энергии. Если это так, то человек, который владеет этой тайной, может повелевать всей планетой. Наши взрывчатые вещества для него смешная игрушка. Усилия, которые мы затрачиваем на добычу угля или обуздание водопадов, вызовут у него улыбку..."

Ленин читает эту статью. Потом складывает журнал. И начинается разговор, свидетельницей которого оказалась Е. Драбкина. Она не запомнила всех подробностей - разговор труден, но суть его ясна: речь шла о проблемах атомной энергии, освоения космоса, будущем человечества.

Нет, память не изменила писательнице! Свидетельством тому недавняя публикация газетой "Пари-Пресс" ошеломляющей записи Герберта Уэллса, сделанной после встречи с Лениным:

"Ленин сказал, что, читая его (Уэллса) роман "Машина времени", он понял, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет "земного предела". Если мы сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом случае технический потенциал, став безграничным, положит коней насилию как средству и методу прогресса".

Разумеется, Циолковский не читал статьи в "Нейшен", не слышал о высказываниях Ленина в беседе с Уэллсом, но зато он ощущал практически политику по отношению к ученым. Примечательно и другое сообщение. Константин Эдуардович вырезал его из газеты в апреле 1922 года, когда в Генуе происходила Международная конференция, где устанавливались отношения с капиталистическими странами.

"- Что может дать Генуэзская конференция русским ученым?

- Усиление общения с мировой наукой, - ответил корреспондентам академик П. П. Лазарев. - Последние четыре года научные работники России были отрезаны от Западной Европы и Америки. Зарубежная литература попадала к ним эпизодически, случайно..."

И действительно, вскоре после Генуэзской конференции в России стало известно об опытах Эрнеста Резерфорда, бомбардировавшего в июне 1919 года азот альфа-частицами и превратившего этим обстрелом азот в кислород. Узнал Константин Эдуардович и о новом отношении к проблеме межпланетных полетов, сложившемся за рубежами нашей страны.

"Перелом в Зап. Европе и Америке в отношении к проблеме межпланетных сообщений", "Величайшая загадка вселенной", "Самая мощная машина в мире", "Электромагнитные пушки сверхдальней стрельбы", "Картины жизни на небесном корабле", "Проблема межпланетного полета и судьба жизни на Земле..." Текст афиши, расклеенной осенью 1924 года, приглашал москвичей в большую аудиторию Физического института Первого МГУ, как тогда назывался университет, на диспут с ошеломляющим названием "Полет на другие миры".

Конные милиционеры тщетно пытались сдержать напор жаждущих прорваться в зал. Через кордоны контролеров проходили немногие счастливцы, измятые, с билетами в кулаках. Диспут пришлось дважды повторять, чтобы хоть мало-мальски удовлетворить интерес москвичей к удивительным загадкам космоса.

Эта шумиха, взволновавшая московскую (да, пожалуй, не только московскую) интеллигенцию, пришла с Запада. Прослышав о работах профессора Годдарда, американские газетчики аршинными буквами сообщали, что он якобы намерен послать ракетный снаряд на Луну. Невероятное сообщение старательно подкреплялось правдоподобными деталями.

Разумеется, известие было вскоре опровергнуто, но оно оказалось зерном, упавшим на почву, обильно удобренную человеческой фантазией. Вот почему с такой энергией рвались на диспут студенты и рабфаковцы.

А незадолго до космического бума, столь нашумевшего в Москве, в Ленинград ушло письмо из Калуги. Циолковский, разгадав несостоятельность сообщений прессы, писал Перельману:

"Все работающие над культурой мои друзья - в том числе и Оберт с Годдардом. Но все же полет на Луну, хотя и без людей, пока вещь технически неосуществимая.

Во-первых, многие важные вопросы о ракете даже не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов. Ракета же Годдарда так примитивна, что не только не попадет на Луну, но и не поднимется и на 500 верст.

Если желаете, мои мнения о работах Оберта и Годдарда можете сделать известными.

Ранее не писал, потому что не хотел мешать энтузиазму, который принес свои плоды делу..."

Попробуем разобраться в том, что скрывалось за этим письмом, и нам откроются интересные страницы истории ракетной техники.

Сначала о Роберте Годдарде. В 1920 году этот профессор из штата Массачусетс опубликовал в трудах Смисонианского института небольшую брошюру "Метод достижения крайних высот". В своей брошюре (не могу не подчеркнуть интересного совпадения) Годдард развивал ту же мысль, что и в 1903 году Циолковский. Он предлагал воспользоваться ракетой для исследования верхних слоев атмосферы.

Мы далеки от того, чтобы упрекать Годдарда в заимствовании (для такого упрека нет ни малейших оснований). Но нельзя не отметить сходства мыслей ученых, нельзя не подчеркнуть, что подобно исследованию Циолковского, опубликованному "Научным обозрением", работа Годдарда прошла почти незаметкой и лишь несколько лет спустя была безудержно раздута предприимчивыми газетчиками.

Иначе сложилась судьба книги Германа Оберта, Изданная в 1923 году в Мюнхене, эта книга, как отмечает известный историк ракет Вилли Лей, "по какой-то непонятной причине распространилась очень широко". В дальнейшем мы попытаемся разъяснить то, что было объявлено непонятным Вилли Леем.

Вернемся к вопросу о взаимоотношениях Оберта и Циолковского. Сейчас интереснее и важнее рассказать то, как воспринял сообщение о книге Оберта Циолковский. Он узнал о ней из небольшой заметки в "Известиях", озаглавленной "Неужели это не утопия?".

Такое уже не раз приходилось переживать старому ученому: о нем ни слова. Но времена, когда Циолковский был одинок, прошли. В защиту его выступила Ассоциация натуралистов. "Известия" напечатали ее протест. Сославшись на ряд работ Циолковского, - многим опередившего других ученых, познакомив читателей с отзывами по поводу этих работ, председатель ассоциации А. П. Модестов писал: "Печатая эти справки, президиум Всероссийской ассоциации натуралистов имеет целью восстановление приоритета т. Циолковского в разработке вопроса о реактивном приборе (ракете) для внеатмосферных и межпланетных пространств".

Не смолчал и сам Циолковский. Его ответом Оберту стала тоненькая брошюрка, изданная в 1924 году в Калуге. На обложке ее стояло: "Ракета в космическом пространстве". Земляк Константина Эдуардовича, тогда молодой научный сотрудник А. Л. Чижевский написал предисловие на немецком языке. Разыскав профессора А. Л. Чижевского, я записал его рассказ о том, как издавалась эта брошюра - сегодня большая библиографическая редкость. О, мой собеседник отлично помнит, как одновременно обрадовался и огорчился Циолковский узнав о книге Оберта! Два чувства боролись друг с другом: было приятно, что к проблеме вновь привлечено внимание, что увеличилось число поборников межпланетного сообщения, но одновременно напоминало о себе и уязвленное самолюбие. Почему не упомянуты его работы? Циолковский хочет ответить Оберту. В знак протеста он переиздаст свою старую работу 1903 года. Переиздаст без каких-либо поправок.

Однако придумать остроумный ответ проще, нежели осуществить. Вместе с Чижевским Циолковский отправился за помощью в губнаробраз. Посетителей встретили приветливо.

- Издать можем! Но печатать не на чем. Доставайте бумагу!

- А как добыть ее?

- Поезжайте на Кондровскую бумажную фабрику, почитайте рабочим лекции на научные темы. Они помогут.

Идея заманчива, но непосильна. Старому, больному человеку не проехать сорок километров в санях по морозу. И тогда, заручившись ходатайством губнаробраза, в Кондрово отправился Чижевский.

Рабочие фабрики с интересом выслушали его лекции. И помогли. Когда закутанный в тулуп Чижевский возвращался к Калугу, в розвальнях лежала бумага.

- А тем временем, - продолжал свой рассказ Александр Леонидович, - мой отец переводил "Исследование мировых пространств реактивными приборами" на немецкий язык. В прошлом профессор баллистики, он отлично понимал ценность работы Циолковского.

Но осуществить издание на немецком языке не удалось: запаса латинского шрифта хватило лишь на небольшое предисловие. Чижевский написал по-немецки краткую историю исследования Циолковским проблемы межпланетных сообщений. Несколько слов (уже по-русски) добавил и сам Константин Эдуардович. "Дело разгорается, и я зажег этот огонь, - писал он. - Только тот, кто всю жизнь занимался этим трудным вопросом, знает, сколько технических препятствий еще нужно одолеть, чтобы добиться успеха..."

Вскоре тысяча экземпляров брошюры была напечатана. Со страниц калужской газеты "Коммуна" прозвучало доброе напутственное слово. Чижевский увез большую часть тиража в Москву. Вооружившись международными справочниками, он разослал ее в адреса примерно 400 исследовательских учреждений, занимавшихся проблемами авиации и аэродинамики. Десяток экземпляров был отправлен лично Оберту и столько же Годдарду.

Так и пошла гулять по свету небольшая брошюрка, поражая мир тем, что в России уже много лет назад выполнены серьезные теоретические исследования в области ракет.

Циолковский опубликовал работу двадцатилетней давности. И тем не менее зарубежные ученые восприняли ее с большим интересом. "Вашим трудом здесь многие заинтересовались, и посылались запросы", - так писал Циолковскому один из его германских корреспондентов, после того как журнал "ZFM" сообщил о выходе брошюры "Ракета в космическом пространстве". Интерес немецких ученых понятен: начиналась новая эпоха в истории ракеты. И не случайно редакция советского журнала "Техника и жизнь" писала о переломе, который наметился в вопросе межпланетных сообщений в связи с работами Циолковского, Оберта и Годдарда, "что межпланетные сообщения из области фантазии переходят, наконец, на реальную почву, этот перелом отразился, конечно, и в СССР...".

Разумеется, Циолковский знал о начале великого перелома. Среди газетных вырезок, сделанных Константином Эдуардовичем, сохранилась статья М. Лапирова-Скобло "Путешествие в межпланетные пространства". Циолковский с удовлетворением прочитал ее в апреле 1924 года на страницах "Правды". Но еще большую радость принесли Константину Эдуардовичу письма М. Г. Лейтейзена. Хранящиеся в небольшой архивной папке, они воскрешают любопытную страницу истории - первую в нашей стране попытку сплочения будущих завоевателей космоса.

Однако, прежде чем рассказать о том, что поведали старые письма, необходимо упомянуть о фактах, недавно опубликованных Л. К. Корнеевым. Корнеев сообщает, что 20 января 1924 года на заседании теоретической секции Московского общества любителей астрономии Ф. А. Цандер сделал доклад о межпланетном корабле и предложил организовать в СССР Общество изучения межпланетных сообщений.

Идея не повисла в воздухе. Тремя месяцами позднее, в апреле 1924 года, 25 слушателей Академии Воздушного флота имени Н. Е. Жуковского, где тогда работал Цандер, образовали при Военно-научном обществе секцию межпланетных сообщений. Цель новорожденной секции - изучить реактивный двигатель, найти ему практическое применение. На первом же собрании дружно постановили: просить Циолковского о научном руководстве. С этого и началась переписка Константина Эдуардовича с ответственным секретарем М. Г. Лейтейзеном.

Морис Гаврилович Лейтейзен, человек в высшей степени образованный, владевший европейскими языками, был сыном старого большевика. Как нам известно из воспоминаний Я. А. Берзина, восьмилетний Морис Лейтейзен жил на даче в Куоккале вместе с Лениным, который не раз вел вечерами с мальчиком "серьезнейшие разговоры". Слушатель Военно-воздушной академии, М. Г. Лейтейзен был глубоко убежден в реальности заатмосферных полетов и с энтузиазмом принял на себя обязанности секретаря секции.

Из переписки Лейтейзена с Циолковским (по счастью, она сохранилась и до наших дней) мы узнаем, что в ответ на почетное приглашение о руководстве секцией Константин Эдуардович послал москвичам свои книги. Лейтейзен сообщает, что книги читаются нарасхват, что секция преобразуется в Общество изучения межпланетных сообщений. Почетными членами этого общества избираются Ф. Э. Дзержинский, К. Э. Циолковский, Я. И. Перельман.

В первом же пункте устава записывается: "Задачей Общества изучения межпланетных сообщений является работа по осуществлению заатмосферных полетов с помощью реактивных аппаратов и других научно обоснованных средств".

В печати появляются сообщения, что новая организация решила заняться разработкой проекта самолета с реактивным двигателем и ракетой "для полета вверх на 100 верст". Занятия многообещающие, интерес к ним велик, и москвичи приглашают Константина Эдуардовича прочитать публичную лекцию в Политехническом музее о ракетах и межпланетных сообщениях. Увы, Циолковский болен. Такая поездка ему не по силам. Лекцию прочел профессор Лапиров-Скобло.

"Уважаемый Константин Эдуардович! - писал на следующий день Лейтейзен. - Наш вчерашний вечер, посвященный межпланетным путешествиям, прошел с чрезвычайным успехом. Билеты были распроданы задолго до начала лекции, и администрация музея была вынуждена вызвать наряд милиции, чтобы удержать ломившуюся публику. Имевшаяся у нас литература (преимущественно Перельман) была распродана моментально: очень досадно, что мы не имели Ваших работ..."

Вероятно, лекция Лапирова-Скобло произвела на собравшихся большое впечатление. Как вспоминает Г. М. Крамаров, после нее в общество записалось около 200 человек.

К сожалению, первый в мире союз межпланетчиков просуществовал недолго. Не в меру ретивые администраторы закрыли его. Но даже самым усердным консерваторам уже не по плечу закрыть дело жизни Циолковского. Зажженный им огонь разгорался все ярче...

То, чего не могли (или не хотели) понять те, кто распустил общество, не вызывало сомнений у людей науки. Бережно переписал Циолковский документ, звучавший как призыв к борьбе. Я имею в виду письмо почетного члена Академии наук Д. А. Граве, адресованное членам кружков по исследованию и завоеванию мирового пространства.

"Товарищи! - писал академик Граве. - Эти кружки встречают несколько скептическое к себе отношение во многих общественных кругах. Людям кажется, что дело идет о фантастических, необоснованных проектах путешествий по межпланетному пространству в духе Жюля Верна, Уэллса, Фламмариона и других романистов.

Профессиональный ученый, например академик, конечно, не может стоять на, такой точке зрения. Мое сочувствие к Вашим кружкам покоится на серьезных соображениях. Уже 5 лет тому назад я указывал на необходимость использовать электромагнитную энергию солнца... Единственный способ практического подхода к этому намечен русским ученым К. Э. Циолковским: при помощи реактивных приборов или межпланетных аппаратов, которые... являются реальной действительностью завтрашнего дня..."

"Реальная действительность завтрашнего дня" цепко притягивает к себе Циолковского. Он ни на секунду не забывает своих давних мыслей о создании ракет с атомным двигателем. Нет, не зря в первые же годы революции он вырезал из газеты заметку о Комиссии по изучению атома! Неугомонного старика из Калуги интересовало все новое. И чутье не изменило ему: дорога к дальнейшему росту тяги и скорости ракетного полета действительно ушла в дебри физики. Пройдет несколько лет. Циолковский вновь задумается над возможностями использования атомной энергии для космических полетов и двинется по этой трудной, непроторенной дороге. Но это произойдет позже. А пока ученый делает еще одну попытку защитить свой дирижабль.

"Утопия или реально осуществимый план?

Диспут о дирижабле Циолковского.

Металлический дирижабль будет поднимать 1 000 человек.

Кто такой Циолковский?"

Под этим четырехэтажным заголовком появился на страницах "Вечерней Москвы" отчет о диспуте по поводу дирижабля Циолковского, состоявшемся 3 мая 1925 года.

Хлопотную подготовку к шумному диспуту взяла на себя Ассоциация натуралистов. "Не в интересах трудящихся, чтобы изобретение тов. Циолковского, если оно жизненно, продолжало лежать под спудом..." Так писал председатель АССНАТа А. П. Модестов в предисловии к брошюре Циолковского "История моего дирижабля". Эти слова стали лейтмотивом подготовительной работы, длившейся более года.

Вы, вероятно, помните: "История моего дирижабля" вышла в свет с подзаголовком "Мытарства современных изобретателей-самоучек". Подготавливая публичную дискуссию, ассоциация всячески подчеркивала тяжесть этих мытарств. Вероятно, именно тогда и передал Циолковский АССНАТу многочисленные иностранные патенты на свой дирижабль, которые, как я уже рассказывал, обнаружил П. К. Сорокеев.

Да, подготовка к диспуту велась серьезно. В архиве Политехнического музея хранится документ об откомандировании в конце 1924 года АССНАТом в Калугу Я. А. Раппопорта "для обследования научной деятельности члена Ассоциации натуралистов К. Э. Циолковского".

Обследователь быстро превратился в друга. Проникшись идеей Циолковского, он поддерживал проект аэростата как только мог. Вряд ли дирижабль Циолковского имел другого столь же преданного поборника, как Яков Айзикович Раппопорт...

Готовый к схватке, Циолковский спешит в Москву. Поезд втягивается под стеклянный свод Киевского вокзала. Старый человек выходит на привокзальную площадь.

Вероятно, Циолковский изрядно поволновался, ожидая начала дискуссии. Однако все прошло хорошо. Море голов увидел Константин Эдуардович, выйдя на трибуну. Без малого сорок лет минуло с тех пор, как в этом же здании он докладывал о своем проекте. Тогда с его цельнометаллическим аэростатом познакомились А. Г. Столетов, Н. Е. Жуковский и еще несколько математиков и физиков. А ныне словно раздвинулись стены. Большую аудиторию музея заполнила молодежь. В президиуме председатель Ассоциации натуралистов А. П. Модестов, академик Г. М. Кржижановский, профессор В. П. Ветчинкин...

Под бурные аплодисменты закончил свое выступление Циолковский. Фоторепортеры защелкали затворами зеркалок. Константин Эдуардович нацелил в зал слуховую трубку. Ее рупор обшаривал аудиторию, словно стараясь уловить возникающие вопросы. Впрочем, вопросов не очень-то много. Участники диспута единодушны: надо воплощать идею Циолковского!