Змея и лебедь на щите

Они проникали из одной страны в другую то под видом жизнерадостных рыцарей, то под видом простых крестьян, то в качестве проповедников. Их можно было обнаружить одетыми в платье мандарина, в роли руководителя Пекинской обсерватории. Они направляли советы королей... Тайны правительства и почти всех знатных фамилий во всей католической Европе находились в их руках.

Томас Маколей, английский историк

- Скотина! Как посмел ты покуситься на гордость всей Штирии великой! - толстенный монах, возникший неизвестно откуда, заученным движением извлек из-под сутаны короткий меч и приставил его к горлу чернобородого.

Почуял острие леденящей стали, злодей завращал белками отчаянно.

- Именем эрцгерцога Фердинанда повелеваю: катись отселе со всем сбродом! - продолжал толстяк.- Ты что, ослеп? Спятил? Чей дом разоряешь? Европа всколыхнется от позора, ежели проведает: в землях Фердинандовых ограблен чернью астроном. Вели своим головорезам убираться вон!

И чудо свершилось. Факельщики выронили пылающие орудия возмездия. Пращники спешно освободили заскорузлые руки от каменьев. Поджигатели затоптали в грязь паклю.

- Георг! Лисица! Леопольд! Кончай волынку! - прохрипел еле слышно главарь. Даже толстяк с трудом разобрал сей хрип, но - странное дело! - и Леопольд, и Георг, и Лисица поняли приказ отменно.

Улица опустела. Толстый монах учтиво постучал в ворота.

- Герр Кеплерус, позвольте нанести вам визит?

Теперь вопрос "пускать или не пускать?" мало занимал профессора. Провокация исключалась сама собой. И без тактических хитростей удальцы уже веселились бы в доме.

Кеплер спустился с крыльца, засов отодвинул, отпер калитку.

- Милости прошу, святой отец, - приветствовал он монаха.

Однако монах оказался не один. Рядом с ним смиренно перебирал гиацинтовые четки его сотоварищ по молитвам, по великим и малым постам, по изнурительным битвам с дьяволом.

- Отец Маврикий, - представил толстяк спутника своего, до того тонкого и немощного, что закрадывалось сомнение: а не переусердствовал ли праведник с постами малыми и великими...

- Сие отец Феофилат, - жалобным речитативом отрекомендовал толстяка Маврикий.

Отец Феофилат не без усилий втиснулся в калитку. Ворота покачнулись, задрожали.

- Господь передвигает горы, и обличье земное изменяет, и сдвигает землю с основ, и столбы ее дрожат, - процитировал Иоганн, дивясь силище непомерной.

- Истинно так, герр профессор. Книга Иова, глава девятая, - пропел отец Маврикий, ручонками взмахнул и юркнул, как летучая мышь, вослед за отцом Феофилатом.

Монахи проследовали в гостиную.

- Извините, господа, я не имею возможности принять вас в кабинете. Разбойники буквально завалили его булыжниками, - заговорил Кеплер. - Ваша отвага, отец Феофилат, спасла мне жизнь.

- Vita brevis est^*, - заметил, отдуваясь, толстяк.

^* (Жизнь коротка (латин.).)

- Vita somnium breve^*- подтвердил заморыш монах.

^* (Жизнь - мимолетный сон (латин.).)

Профессор извлек из шкафа синий суконный плащ.

- Я вынужден ненадолго отлучиться, господа. Надобно попросить, дабы убрали булыжники и битое стекло...

- Повремените утруждать себя такого рода заботами, глубокочтимый профессор, - отозвался отец Маврикий загадочно.

Кеплер озадаченно посмотрел на гостей.

- Однако я не намереваюсь сочинять ученого трактата о свойствах каменьев. Они мне не потребны. Булыжниками, как известно, дорогу в небо не вымостишь.

- Да стоит ли волноваться из-за кучи камешков,- буркнул отец Феофилат. - Тут речь идет о целой жизни.

- А может быть, и о смерти, - добавил другой монах.

- О жизни? О смерти? О чьей жизни и смерти, господа? Да вы садитесь, усаживайтесь, милости прошу!

Отец Феофилат опустился на лавку и заговорил:

- Не далее как сего дня, в три часа пополудни, будет обнародован высочайший эдикт о скороспешном изгнании из Штирии всех протестантов. Под угрозой смертной казни. - Он помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. - Как вы полагаете, во имя какой цели мы, рискуя священным саном, выбалтываем вам сию наисекретнейшую тайну?

- Мы дерзнули развеять тьму тайны, дабы вас не тревожили сомненья: пред вами истинные ваши друзья, господин Кеплер, - ловко ответил монах Маврикий на риторический вопрос собрата по вере. - И посему, будучи почитателями необыкновенных ваших дарований, засвидетельствованных в замечательном труде "Космографическое таинство", мы, истинные ваши друзья, - тут оба монаха заулыбались, - спрашиваем вас: намерены ли вы оставаться в великой Штирии?

Намерен ли он оставаться? Кеплер вспомнил: прошлым летом ему, точно преступнику какому-нибудь, пришлось покинуть Грац, с несколькими пфеннигами в кармане, под свист и улюлюканье фанатиков, размахивающих дубинками. Барбара билась в истерике, Регина рыдала, а невежды бюргеры швыряли в карету тухлые яйца, гнилые яблоки. И зачем он только вернулся?..

- Без сомнения, вы пожелаете остаться в Граце, - мягко произнес, не глядя на молчавшего Кеплера, отец Маврикий. - Иначе вы не стали бы расхваливать свободное свое отечество пред чужеземным профессором Галилеем...

"Откуда они пронюхали о письме к Галилею?" - встревожился Иоганн.

- ...Иначе вы, ссылаясь на слабость глаз и боязнь ночной сырости, не отвергли бы предложение величайшего Тихо Браге, предложение не только лестное, но и выгодное во всех отношениях...

- Но ежели каждый мой шаг прослежен, ежели просматривается моя переписка, ежели соглядатаи, шпионы, доносчики кишмя кишат в вашей Штирии, тогда... - едва не закричал Кеплер.

- Что "тогда"? - позевывая, вопросил отец Феофилат.

- Ни-че-го... - сдержался профессор. - Ничего относительно истинной причины моего отказа переселиться в Уранибург вы не знаете. И не узнаете никогда.

- Сия причина ведома нам. Знаем сию причину. Прикованным к небу, но рассеянным во всех землях известно все^*. Или почти все, - пропел кротко отец Маврикий.

^* (Монах намекает на девиз "Общества Иисуса", католического ордена, основанного Иньиго Лопец де Рекальдо де Оназ-и-де Лойолой в 1540 году.)

Смиренные отпрыски Иньиго де Лойолы, иезуиты,- вот кто изволил навестить скромного преподавателя городской гимназии. "Занятно, занятно, - размышлял Кеплер, - эрцгерцог Фердинанд, воспитанник иезуитов, выдворяет протестантов за кордон, а его духовные пастыри уговаривают закостенелого лютеранина остаться в Граце. Зачем я понадобился им? Ума не приложу".

- Ежели вам любопытна причина вашего отказа господину Браге, извольте. Самостоятельность побоялись утратить. Поостереглись в зависимость попасть от короля астрономии. Он хотя и обладает лучшими в мире приборами для измерения небес, но в то же время тщится доказать неверность Коперниковых построений. Для вас же каноник фромборгский - пуп Земли, - закруглил речь монах.

Тяжкие дождевые облака уползали за реку. Ветер летал по косогору наперегонки с листвой. Утренний Грац гляделся в голубое зеркало небес.

- Позвольте, профессор, я подскажу вам средство, притом единственное, как остаться в нашей Штирии и свободно исповедовать Коперникову ересь, - заговорил толстяк. - Вам надлежит добровольно, доброчестиво перейти в лоно святой Римской церкви.

- Как, стать католиком? - воскликнул Кеплер.

- ...а заодно и придворным астрологом эрцгерцога Фердинанда. Годовое жалованье три тысячи гульденов.

Кеплер отвечал не раздумывая:

- Благодарю покорно. Но как я возлюблю тех, кто восемь лет гноит в застенках Джордано Бруно?

Отец Маврикий вздохнул.

- Ах, герр Кеплер! Будь вы придворным астрологом, вас давно бы осведомили, что сего еретика еще весной, в благословенном Риме, на Площади Цветов, наказали сколь возможно кротко и без пролития крови.

- Сожгли?!

- Облачили в саван... прищемили язык... возвели на костер... пепел бросили в Тибр, - медленно проговорил отец Феофилат, так медленно, будто сам был свидетелем облачения, прищемления, возведения... - И поделом ему за невежество...

- Какое невежество? - вырвалось у профессора.

- Только невежда может запамятовать или не знать, что человечество во все времена гнало прочь мысль о движении Земли. Не мне объяснять вам, что Пифагор и пикнуть не смел о своем учении, что догмы его как тайна распространялись между его учениками. А Самосский Аристарх? Не его ль обвинили в безбожии, богохульстве, приговорили к смерти...

- То было в древности, в незапамятные времена... - возразил Кеплер.

- Времена всегда одинаковы, господин профессор, - жестко ответил толстяк иезуит. - Послушайте, что пишет некий свидетель казни вашего невежды Джордано, - и проговорил наизусть: - "Таким образом, Бруно бесславно погиб в огне и может рассказать в тех, иных мирах, каковые он столь богохульно воображал себе, о том, как римляне обыкновенно обращаются с безбожниками вроде него". Кто же он, сей очевидец казни? Невежда, скажете вы? Католик? Иезуит? Не тут-то было. Шоппиус, известнейший ученый, протестант из протестантов... Зря вы за голову хватаетесь, зря ручки к потолку воздеваете негодуя: "Как? Стать католиком?!" Во имя цели достойной иудеем стать не грех, в магометанство переметнуться, арапов поганых верования затвердить!.. Кто на виду у всего Граца, под бесовские выкрики и кривлянья спалил календарь, составленный Иоганнесом Кеплерусом? Молчите? Лютеране, единоверцы ваши милые. Что вам отписали из Тюбингена, когда о куске хлеба воззвал математикус Кеплерус? Кукиш показали разлюбезнейшие протестанты своему брату издыхающему. За что же? За великую ревность к ереси Коперника. - Иезуит извлек носовой платок, трубно высморкался.

- Ducunt volentem fata, nolenten trahunt^*, - сызнова блеснул латынью Маврикий. - Три тысячи гульденов годового дохода. Соглашайтесь.

^* (Покорного судьбы ведут, сопротивляющегося тащат насильно (латин.).)

Профессор безмолвствовал размышляя:

"Можно обзавестись роскошным убранством, мебелью инкрустированной, гончими псами, каретами, челядью... Можно отречься от веры, от Коперника, от отца и матери, от родины, наконец... Можно предать честь, истину, красоту, разум... Совесть можно залить вином...

Но тогда во имя чего ты обременял себя и учителей вопросами, как поймать сетью облако; есть ли у ветра глаза и уши; можно ли приручить молнию? Ради чего на Лысой горе внимал рассказу о многострадальной жизни магистра всех свободных наук? Во имя чего ты переписывал Птоломеев "Альгамест" далеко за полночь, когда навстречу идущий сон своим натиском с силой нападает на сердца смертных и овладевает ими?..

Дабы обрести достаток, довольство и сытость, следовало затвердить наперед: "Там, где все молчат, - молчи; где подличают - подличай; где доносят, осуждают, отрекаются, - отрекайся, осуждай, доноси. Стань колесиком, гвоздиком, винтиком в заржавленной машине Священной Римской империи германской нации. Какие там модели солнечной системы, какие небесные острова - все блажь, чушь, ересь!"

"В синем океане вселенной..." - шелестели осины, в пояс кланяясь хладному Муру;

"около небесных островов..." - вплетала река свой рокот в прощальные возгласы журавлей;

"плавают серебристые стаи..." - роняли, как пух, отлетающие птицы клич несказанной печали на пажити, рощи, взгорья, луга;

"...стаи плане-е-е-т", - реял прозрачный звон над осенней землею, и, многократно усиленный трубами дерев, флейтами камыша, незримыми скрипками, арфами, свирелями - всею засыпающей природой, - звон сей светлый объял Иоганна Кеплера. Как бы пробуждаясь от забытья, он проговорил:

- Господа, нет надобности убирать каменья. Завтра я покидаю пределы Штирии.

Нехотя поднялись иезуиты. Отец Феофилат сказал:

- Сожалею, искренне сожалею. Мы надеялись, что вы поможете вычислениями таблиц для нашей астрономической миссии в Пекине. Без вашей сметливости оные таблицы - пустая затея. А жаль. Однако полагаю, со временем вы перемените свое решение.

- И запомните, герр Кеплер: мы - искренние друзья ваши. Судьба еще сведет нас на долгой дороге... Однако не обессудьте: ежели решились-таки покинуть Грац, поспешите. Уже и нынешней ночью я не поручусь за вашу жизнь, - сказал иезуит Маврикий. - На всякий случай запомните наш пароль: "Змея и лебедь на щите". Кто знает, глядишь, он и спасет вас от злоключений. Прощайте, господин упрямец!

- Прощайте, коллега. Когда-то и ваш покорный слуга владычествовал над кафедрой астрономии. Да с той поры немало утекло звездных рек, - признался на прощанье отец Феофилат, монах, иезуит, профессор...

Проводил Кеплер гостей, псов накормил, отпер конюшню.

- Раскланяйся, Сатурн, со всеми лошадиными единоверцами Граца, - весело говорил он скакуну, затягивая подпругу. - Уж наверняка высочайший эдикт касается и лошадей.

Фыркал Сатурн, мотал гривой кудлатой, копытом бил.

...Читатель мой! Покуда наш изгнанник упаковывает пожитки, ненадолго проследуем за святыми отцами иезуитами.

Проследуем, читатель, ибо зеркало истины отшлифовано не до хрустального блеска. Проследуем, ибо сияющая гармонией и благолепием картина нравов описываемой эпохи нуждается в нескольких заключительных мазках.

Итак, иезуиты покинули разоренное пристанище Иоганнеса Кеплеруса. За ближайшим домом следы их теряются, дабы, попетляв, вскорости обнаружиться в захламленном подвале, пахнущем плесенью, домовыми и ведьмами, гнилой капустой, необеспеченной старостью.

Здесь, в подвале, за азартными играми и отвратительными историями, запиваемыми дешевым вином, убивали скуку головорезы, забулдыги, гуляки, охочие люди, коротали время все участники нашествия, вся разбойничья ватага.

- Молодцы удальцы! - хвалил их иезуит Феофилат, хвалил, однако, не во всеуслышание, а шепотком, на ухо чернобородому. - Сработано отменно. Жаль, твердый попался орешек. Не расколешь.

- Чего там! - горячился чернобородый, хотя говорил тоже шепотом. - Одно слово - и мы его в рог скрутим бараний, - и показывал руками, как он скрутил бы профессоришку в бараний рог.

- Спокойно. Всему свое время... Держи кошель. Каждому по гульдену - задаток! Покусанному псами - два гульдена! И врассыпную, незаметно, втихомолку - к профессору Траутмансдору. Строений не поджигать, кур не воровать, но чтобы стекла вдребезги. И угрозы, угрозы позаковыристей!

Сидевший рядом - а где ж еще? - иезуит Маврикий приложился к стаканчику с благодатной влагой и подмигнул отцу Феофилату.

- Мелко плавает профессор ваш Траутмансдор. И без угроз покинет логово протестантово, - шепотом сказал святой отец Маврикий.