Слово палача - закон!

Sermo datur cuntis, animi sapientia paucis. - Слово дано всем, мудрость души - немногим.

Латинская пословица

Осудила ересь академия духовная. Позором заклеймила соучастника бесовского заблуждения, книгу же еретическую некоего Коперника конфисковала. После стольких трудов праведных вкусить яств мирских самый раз. Студенты отобедали в трапезной; профессура - по случаю некалендарного торжества - в покоях проректорских.

Покинув трапезную, Иоганн отправился на рынок. У него давно уже прохудился волосяной плащ, надобно было подыскать у старьевщика заплатку.

Кеплер спустился с каменного крыльца, обогнул башню, откуда Иероним бросал шары.

Возле ворот дремал на скамеечке одноногий привратник с костылем.

- Гуляют, бражничают господа, - заговорил он и указал костылем в сторону покоев проректора. - С утра им целую подводу яств привезли. Мне дружок-ключник поштучно все доложил: языки копченые, окорока, икорочка, олень подстреленный, фазанов дюжина, бекаров девять, да серых куропаток двадцать шесть, да вина три бочонка... А у героя девяти войн ни маковой росинки в брюхе, отощал, как домовой на пожарище.

Иоганн руками развел, улыбнулся сочувственно.

- И то, говорю, - продолжал старый солдат,- непользительно утробу насыщать до отвала. Ногу-то как я утратил? Вечор объелся жареной козлятины, а ночью тревога, ад кромешный, язычники скачут поганые. Покуда брюхо от земли отрывал, турок и оттяпал ногу. А дело было так...

Быстрота, решительность - вот что могло избавить Кеплера от одной из бесконечных историй словоохотливого привратника. Иоганн в одно мгновение извлек из кошелька пфенниг, сунул в руки герою девяти войн.

- Подбрось вверх и убедись: Земля движется вместе с атмосферой.

Пока опешивший ветеран соображал, что к чему, пока разглядывал монетку - не фальшивая ли? - Кеплер успел дойти до здания таможни и завернул за угол.

Справедливости ради, юный мой читатель, заметим, что бедственное состояние серого волосяного плаща вовсе не та главная причина, во имя которой шлепал по непролазной грязи первокурсник Тюбингенской академии. Иная мысль зрела в его уме. Он лелеял тайное намерение отыскать странствующего монаха, который продал Ризенбаху книгу "О круговращениях небесных тел". Кто знает, не найдется ли у святого отца еще один экземпляр? Книгу надлежало проштудировать незамедлительно. Она одна перечеркивала все тринадцать томов "Альгаместа". Сегодня это неопровержимо доказал изгнанный из академии недостойный Иероним фон Ризенбах.

...Монаха с еретической книгою он, сколько ни искал, на торговище не нашел. Как сквозь землю провалился монах. Возле палатки торговца индульгенциями ему за весьма невысокую плату предложили отпущение грехов - на девяносто девять лет блаженства. Вслед за тем его затащили в лавочку реликвий и амулетов. С превеликим трудом убедил он хозяина, что стать обладателем набальзамированных пальцев, святых зубов, бород, кишок и прочих святынь ему не по карману, хотя сие было бы великим благом. Польщенный хозяин - монашек в грязной сутане и стоптанных сандалиях достал из ларца склянку с бурой жидкостью и всучил-таки Кеплеру. "Задарма, задарма бери, - бормотал он. - Чудодейственное снадобье господина Тихо Браге, датского дворянина. Пользуйся на здоровье, чадо божие. Всякие хворости да недуги как рукой снимает".

Выскочив из лавки, Иоганн снова оказался в толпе. Толпа сдавила его, закрутила и оттеснила к помосту. Здесь, возле деревянной мадонны, размахивал распятием инквизитор.

- Благодать снизошла на вас, грешные, благодать! Вчерашнего дня поутру в Тюбинген прибыл летучий отряд эмиссаров святейшей инквизиции. Всякий, кто подозревает соседа, либо сестру, либо отца в колдовстве, должен опустить листок в ящик на дверях собора святого Ульриха! Доносите, подписывать донос не обязательно! Искореним ведьм и колдунов! Пресечем злодейства вверяющих душу в лапы сатаны. Портящих посевы на полях, плоды на деревьях, а также сады, луга, пастбища и все земные произрастания! Насылающих порчу на птицу и скотину, ранний снег, холода - на виноградники! К позорному столбу ведьм! На дыбу! На костер! - Инквизитор раскатал желтый бумажный свиток с печатью и завыл вдохновенно: - "Завтра в полдень пред городскими воротами будет умертвлена осужденная к сожжению на костре Арнулетта Вейс, закоренелая ведьма. Хотя представшая пред судом обвиняемая согласно приговору присуждена за ее тяжелые преступления и прегрешения к переходу от жизни к смерти посредством огня, но наш высокочтимый и милостивый герцог пожелал оказать ей свою великую милость. А именно: первоначально она будет передана от жизни к смерти посредством меча, а уже потом превращена посредством огня в пепел и в прах. Однако поначалу ведьме будет причинено прижигание посредством раскаленного железа, а потом ее правая рука, которою она ужасно и нехристиански грешила, будет отрублена и затем также предана сожжению вместе с телом. Приговор о предании ведьмы сожжению на костре вывешен на ратуше к общему сведению, с изложением подробностей выяснившегося преступления".

...На другом конце рыночной площади, у позорного столба, палач забивал в колодку трех осужденных за неуплату налогов. Двое из них - пожилые крестьяне - молчали, кривясь от боли. Светловолосая девушка в рубахе до коленей громко стонала.

- Мучайся, дева, страданье душу очищает, - философствовал палач в полном облачении - черном плаще с красной каймой и желтым поясом. - Завоешь ночью, когда ведьмы да лешие замыслят вокруг столба хоровод.

Голос палача показался Иоганну знакомым. Он пристально оглядел того, кто орудовал у позорного столба. Вот это да: пред ним рыжий сторож с виноградников собственной персоной! Тот самый верзила Якоб, что пытался оттеснить его, Иоганна, и Мартина от повозки магистровой, от Лаврентия Клаускуса, предрекавшего судьбину по взаимному расположению планетных кругов.

Иоганн подождал, когда палач покинет рыночную площадь, догнал его в тесном проулке, окликнул:

- Эй, Якоб... Якоб...

- Ну, Якоб, а тебе что до того, - пробурчал палач, даже не сочтя нужным оглянуться. Однако ответил он скоро, как будто ожидал этого оклика в тесном проулке, где и двум телегам мудрено разъехаться.

- Якоб, это я, Иоганн Кеплер. Учусь в академии здешней...

- И учись на здоровье, - сказал палач, но шаг не укоротил и не обернулся. - Я еще у столба заприметил тебя. Без наметанного глаза пропадешь, особливо в нашем ремесле. Чего тебе надобно?

- Якоб, как там житье-бытье в Леонберге?

- В нашем ремесле - при полном ежели облаче-и при мече - разговоры не по делу возбраняются,- отрезал Якоб. - Следуй за мной на некотором отдаленье. Поотстань, говорю тебе! И приходи вслед за мной в харчевню "Золотой каплун". Надо бы горло прополоскать винцом.

В "Золотом каплуне" у палача был свой стол и чаша, прикованная толстой цепью к кольцу в стене. Опорожнив две чаши, Якоб раздобрел. Он снял широкополую шляпу с вышитым на ее полях эшафотом. Длинный меч отстегнул от пояса, положил на лавку. И только тогда заговорил.

Пусть он, Иоганн Кеплер, не сомневается: колдун, будущность полководца ему, Иоганну, предрекший, и не колдун был вовсе, а сам дьявол в образе и плоти человека. Не зря, не зря кометой грозил, треклятое отродье сатанинское! Осень и зима после кометы были куда еще ни шло, а по весне ударили холода. Такие холода ударили, такие морозы принесло с Дуная,- все птицы позамерзали. Кроме ворон и воронов, - уж сии твари остались целы-целехоньки, небось ворон говорящий наколдовал, рыбья кость ему в глотку! А после такое началось, уму непостижимо. Свинья у одноглазой старухи Гертруды закукарекала петухом. Старшая дочка герра судьи сбежала с заезжим комедиантом. Виноградники вымерзли вконец, подчистую. А без виноградников ему, Якобу, хоть волком вой. Нечего стало сторожить, помимо луны в небе. Вот и подался в заплечные мастера. Ремесло нехитрое, необременительное. Опять же достаток, в церкви место особое выделено, от властей уважение. Людишки, чернь, мелкота, косятся, известное дело. Пренебрегают, слова пускают вослед бранные, а то и яйцами тухлыми влепить из-за угла норовят. Да только все они, недоброжелатели, у него здесь, в кулаке; многим из этих каналий его, Якоба, меч пощекочет затылок.

- А прежний палач - куда он делся? - осведомился Иоганн.

- Прежнего мастера нашли мертвым в постели, - отвечал Якоб. - С тесаком в сердце. Будь сын у заколотого злодеями мастера, палачествовал бы заместо отца. Только не успел мастер обзавестись детишками-то.

Якоб кивнул хозяину харчевни, распорядился: чашу наполнить, принести осьмушку бумаги и чернильницу.

- Где ты, Якоб, выучился грамоте? - удивился Кеплер.

- Погоди, - отмахнулся палач. - Какая там грамота - ни аза не смыслю. Прошение помоги сочинить. Городскому совету прошение о дозволения мне, Якобу Шкляру, жениться.

Покуда Иоганн Кеплер скрипел гусиным пером, заплечный мастер одолел еще две чаши хмельного.

Кеплер написал прошение, прочел вслух.

Якоб глубоко задумался, потребовал перечитать бумагу и, видимо, остался доволен.

- Молодец, золотая голова! Ни одна собака в городишке не захотела помочь палачу. На веки вечные обязал меня услугой. Потому знай: ежели кто из родственников твоих или сам ты в руки мне попадете, - избавлю от мучений. - Палач наклонился через стол и зашептал Keплepy на ухо: - Бутылочка винца, да не простого - отравленного - за полчаса до казни, и без всяких страданий отдашь богу душу. Я слов на ветер не бросаю. Слово палача - закон...

"Длинь-длинь-бом, длинь-длинь-бом, длинь-длинь-бом!"

Зазвонили колокола по всему Тюбингену, суровыми, благостными, звонкими переборами вливаясь в души честных христиан, козни отпугивая колдовские. Положи на верстак тонкий косой нож, сапожник; прикажи шабашить голодным подмастерьям, сытый хозяин сукнодельной мастерской; закрывай лавочку, безбородый араб, пряностями заморскими торговец.

О чем, в смирении и трепете, святых заступников заклинаешь, обыватель?

Да минует сей город чума, иль турок свирепый, иль тягостный налог, иль вздорожанье товара негаданное-нежданное. Да не ворвется средь ночи, как на прошлой неделе в соседний Штутгарт, воинственный архиепископ с армадой наемников, ландскнехтов. Да не принудит горожан духовный князь, исходя словами бесчестными, бранными, выдать немедля все королевские льготные грамоты. Да не вытребует позорного обещания отказаться от всех вольностей и прав и впредь быть довольными распоряжениями, каковые его милость сочтет за нужное издать.

Вызванивали, надрывались колокола. В узкое оконце харчевни заглянули сумерки. Пора было отправляться к профессору Мэстлину.