Немного фантастики

Жанр фантастической литературы возник гораздо раньше, чем принято писать в учебниках.

Вероятно, он существовал задолго до Гомера, но что Гомер (а вернее сказать, гомеры) был фантастом, - нет сомнения: вся тематика его покоится на античных мифах, на измышлениях, на воображаемых силах, подобных современной ему действительности. Это - сотворение богов по подобию человека древнего мира.

Устное творчество - народная сказка предшествовала гомерам разных времен. Из нее росла поэзия и раньше всего - поэзия фантастическая.

Так из средневековой легенды о докторе Фаусте вырос в литературе "Фауст" Гёте. Для меня несомненно, что одним из родоначальников позднейшей научной фантастики был ученый и поэт Гёте. Он создал философскую сказку - повесть об ученом Фаусте, посягнувшем на разгадку божественной тайны о "причине причин".

Но сам автор повести, при всем дерзновении своем, с каким он наделил героя научной отвагой, не остановившейся перед спором с господом-богом, сам автор заставил науку отступить перед богом как единственным неоспоримым владыкой мировой гармонии. Тайна "причины причин" закреплена великим немцем Гёте за богом, не разделяющим ее с человеком. "Фауст" - это повесть о трагедии человеческой мысли, о трагедии науки.

Научная фантастика нашего времени выделила имена француза Жюля Верна и англичанина Герберта Уэллса.

Жюль Берн стал писателем юношества. Уэллс больше него склонен к фантастике философских обобщений, - его читают чаще взрослые.

Наука идет к своим завоеваниям по ступеням - от разгадки к разгадке - с чрезвычайной последовательностью, без "пропусков".

Научная фантастика "пропускает" подробности, детали своего восхождения к цели. Она берет от науки какое-нибудь исходное обоснование мысли, стремится быть логичной, но, минуя ступени, не затрудняя себя неразгаданным, бросает мысль в капризный, почти совершенно свободный полет.

Разумеется, науке известны нечаянные открытия. Ей знакомо скачкообразное, зигзаговидное развитие. Однако генеральное движение ее - от одной закономерности к другой.

Но фантастика просто не могла бы существовать без нечаянностей и прекратилась бы, если бы попробовала научно обосновывать свои утверждения шаг за шагом. Она живет свободой домыслов и не боится бездоказательности.

Множество домыслов Жюля Верна стало действительностью. Для уровня научных знаний его эпохи он был выдумщиком. Он "отрывался" от действительности. И у Гомера между героем и богами было меньше расстояние, чем у Жюля Верна расстояние между современной ему физикой или механикой и выдуманным им путешествием на Луну.

Научная фантастика в конце концов есть смелое задание науке и технике. Написаны десятки романов о марсианах, и многое в них детски-наивно. Но не наивна мысль: существует ли жизнь на Марсе? Наука отвечает на этот вопрос: завтра я узнаю. Она пройдет мимо наивностей романиста, но доставит в лаборатории на Земле образцы минералов Марса для исследования.

Есть немало технических заданий науке в романах Уэллса. Его философия технократии - государства ученых - может развлечь, но едва ли увлечь нынешних академиков. Но, кто знает, не увлечет ли академиков физико-химическая идея романа Уэллса "Человек-невидимка"?

Мировая гармония, как начало божественное, отжила. Но наука сейчас интенсивно продолжает поиски "причины причин", быстро продвигаясь к разгадке ее в мире материальном.

Ученые отвергли идею гётевской трагедийности научного познания. Они отклоняют социальный скепсис Уэллса. Им скорее по душе приключенческий, веселый оптимизм Жюля Верна с его юношески-заманчивыми межпланетными путешествиями и нисхождениями в пучины океанов.