Глава 7. Берег вселенной

Спутник

Планета есть колыбель разума, но 
нельзя вечно жить в колыбели... 
Человечество не останется вечно на Земле.

К. Циолковский

- Я - "Заря". Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

- Самочувствие хорошее, спокоен.

- Хотите музыку, чтобы повеселее было?

- Да мне и так не скучно, - засмеялся космонавт. - Не беспокойтесь, Сергей Павлович.

- Подождите.

Королев отдал распоряжение, полез в карман, достал ампулу с какими-то таблетками, отвернулся, чтобы никто не видел его слабости, незаметно положил таблетку под язык. Главный волновался. Старт подводил итог долгой работы инженеров, ученых, конструкторов, рабочих. Они сказали свое слово. Они сделали все возможное и невозможное. Теперь космонавт номер один должен завершить их труд, поставить последнюю точку над бессонными ночами, сомнениями, долгими испытаниями.

- Ну как, музыку дали вам, нет? - Королев снова взял микрофон.

- Дали. Про любовь.

- Про любовь? Про любовь - это толково, Юрий Алексеевич, я считаю.

- Как по данным медицины, - спросил Гагарин, - сердце у меня бьется?

- Пульс шестьдесят четыре, дыхание - двадцать четыре.

Главный машинально потрогал свой пульс. Сердце стучало учащенно, торопливо, быстрой мелкой дробью. Королев заставил себя успокоиться, обвел взглядом бункер. Все молчали.

До начала первого полета человека в космос осталось несколько секунд

- Как слышите меня, "Кедр"?- спросил Королев. - Гермошлем у вас закрыт?

- Все нормально. Гермошлем закрыт.

- Готовность пять минут!

- Понял вас. Прошу при надежной связи на активном участке сообщить время.

- Ваша просьба будет выполнена, Юрий Алексеевич... Минутная готовность!

- Понял, минутная. Занял исходное положение.

- Приготовиться... Зажигание!

- Понял, дается зажигание.

- Промежуточная!

- Прошла промежуточная.

- Главная!

- Есть главная!

- Подъем!

- Понял, подъем!

- Желаю доброго по-ле-та!

- По-ехали-и!

- Мы все желаем тебе доброго полета, Юра!

- До свидания, до скорой встречи!

- До скорого свидания, "Кедр"!

Тяжелый, нарастающий грохот накрыл степь. Гигантская ракета, хлестнув по земле смерчем огня, вздрогнула, на какое-то мгновение замерла и, набирая скорость, пошла вверх. Белый, тающий в синеве апрельского дня след потянулся от космодрома к облакам и дальше, где облаков уже не было и где только небо переходило в лимонно-желтый горизонт. У горизонта инверсионный след обрывался.

- Я "Кедр", - сквозь трески помех прорвался в репродукторы голос космонавта. - Сброс главного обтекателя! Вижу Землю!.. Перегрузки растут! Самочувствие отличное! ..

- Молодец, отлично. Все идет хорошо.

- Наблюдаю облака над землей. Мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво! Красота-то какая! Как слышите?

- Слышим отлично. . .

Стрекотал телеграфный аппарат, выстукивая одну только цифру - пятерку. Первый измерительный пункт на трассе полета принял ракету и корабль, начал прием телеметрической информации, чтобы через несколько секунд передать "Восток" следующей станции слежения.

Юрий Гагарин: 'Кажется, сквозь скафандр чувствуешь тепло, оставленное рабочими ладонями в металле корпуса, в приборах кабины'

- Пять... пять... пять... - выкрикивал телеграфист, и все смотрели на этого паренька, который раньше других узнавал, что приборы и системы корабля работают отлично, на пятерку.

- Пять... пять... пять... - стучало в висках.

Миллионы лошадиных сил ракеты-носителя, словно миллионы человеческих рук, подняли корабль на орбиту. Первый человек планеты прикоснулся к неизвестному, загадочному миру. И в ту же секунду, положив микрофон, Королев бросился к выходу. В проходе его прижали, стали тискать, обнимать. Ни седовласые, ни молодые не могли больше сдерживать накопившихся эмоций. Их лица смеялись, смотрели растерянно, улыбались. Огромная, со слезами на глазах радость охватила людей. Главный был в самом водовороте этой радости. Кое-как освободившись от объятий и поздравлений, он нашел глазами шофера, прижатого к самой стене тесного коридора, и они побежали к "волге" и понеслись к пункту управления и связи. Там торжественно и празднично, как Седьмого ноября или Первого мая, уже звучал из репродукторов голос Левитана:

"... Первый в мире космический корабль-спутник "Восток" с человеком на борту. Пилотом-космонавтом является гражданки Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич..."

- Через полчаса поедем на аэродром! Держи машину! - Королев побежал к зданию.

"... По предварительным данным, - неслось из всех репродукторов, - период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 89,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 301 километр; угол наклона плоскости орбиты к экватору 65 градусов 4 минуты.

Вес космического корабля-спутника с пилотом-космонавтом составляет 4725 килограммов, без учета веса конечной ступени ракеты-носителя.

С космонавтом товарищем Гагариным установлена и поддерживается двусторонняя радиосвязь..."

- Как на борту? - прямо с порога включился в работу Королев.

- Все нормально, Сергей Павлович, - обернулся один из операторов. - Юрии Алексеевич передал, что чувствует себя хорошо.

'Мечтаю побывать на Луне, Марсе, Венере. В общем, полетать по-настоящему'

В эти напряженные, томительные минуты ожидания Гагарин, наверное, был самым спокойным человеком на свете. С жгучим любопытством он вошел в новый, нереальный, сказочно прекрасный мир и сразу увидел в нем что-то очень знакомое и родное. Картина напоминала ту, что открывается перед летчиком в стратосфере. Только краски, словно растертые и перемешанные настоящим художником, были ярче, сочнее, гуще и вместо кусочка Земли - от горизонта до горизонта - открывался весь планетный шар с материками и океанами. Над шаром выпукло светили немерцающие звезды: казалось, будто стайки светлячков проплывают в темноте ночи. У горизонта ночь кончалась. Совсем черное небо постепенно переходило в чернильно-фиолетовую полосу, затем переливалось в ярко-оранжевую и, смешавшись с лимонно-желтыми тонами, растворялось в голубом ореоле атмосферы.

С трудом оторвав взгляд от маняще прекрасного горизонта, Гагарин повернулся к Солнцу и зажмурился. Он ничего не увидел. Только почувствовал какую-то огненно-ослепляющую вспышку и боль в глазах: на Солнце, не прикрытое атмосферой, было больно смотреть даже через фильтр гермошлема. Свет, в тысячи раз более яркий, чем на Земле, проникал сквозь опущенные веки, отдавался резонансом в каждой клеточке.

"Это нужно запомнить, это опасно", - память профессионально зафиксировала необычное явление, а руки уже сами потянулись к нужным тумблерам и кнопкам - космонавт приступил к работе на орбите. Он отметил по "Визиру" свое положение в пространстве, включил приемник. На планете звучала музыка. И вместе с ее первыми аккордами пришла необыкновенная легкость - такой легкости он еще не испытывал никогда. Никогда не дышал так легко и свободно. И тут же появилось другое: вдруг начало казаться, будто руки, ноги, все тело перестали ему принадлежать, сделались инородными, чужими. Осталось лишь ощущение самого себя. Нематериальное ощущение самого себя без соприкосновения с пространством.

Космонавт поднял руку, и рука осталась в том же положении, которое он ей придал. Рука ничего не весила! Слегка поднял ногу - то же самое. Но отсутствие гравитации не угнетало его - казалось, пилот был создан для пространства, где не существовало веса. Была лишь масса - закон масс полностью сохранял свою силу в космосе.

'А потом встреча в Москве, встреча с нашим советским народом, с нашими тружениками'

- Как самочувствие, "Кедр"? - спросила Земля.

- Просто великолепное. - Гагарин не мог сдержать широкой улыбки. - Координация движений нисколько не затруднена. Пожалуй, наоборот. Я вот сейчас делаю записи в журнале. Почерк тот же, что и в обычных условиях. Работается легко, свободно. Только надо блокнот придерживать.

- Вы не забыли: наступило время завтрака? - напомнил голос в динамике.

- Забыл, - чистосердечно признался космонавт. - Столько впечатлений!

Он достал специальные тубы, пакетик с маленькими кусочками русского хлеба. Пища казалась необыкновенно вкусной, и пилот съел свой первый космический завтрак с аппетитом и удовольствием. Для него это был самый обычный завтрак. Для оставшихся на Земле трапеза на орбите означала кардинальное решение самой проблемы возможности питания в космосе - до той минуты ни один из ученых ничего не знал точно и наверняка. Одни утверждали: человек не сможет глотать пищу, лишенную веса. Другие доказывали: невесомость вызовет у космонавта полную потерю вкусовых ощущений и даже некоторые отрицательные эмоции. Завтрак Гагарина и его спокойное "закусил неплохо" мгновенно разрушили одни гипотезы и сделали аксиомой другие. Стало ясно: человек может питаться, а следовательно, и долгое время жить в космосе. В принципе, конечно, ибо первое столкновение землян с невесомостью еще не открывало всех ее тайн.

- Я "Кедр", - Гагарин нажал кнопку передатчика. - Сейчас буду работать на ключе. Сравните, пожалуйста, с обычным "почерком".

- Поняли, магнитофон включен.

Первый человек, стартовавший за пределы Земли, был не только испытателем, но и испытуемым. Проверялись его воля, выдержка, хладнокровие, умение ориентироваться в пространстве, быстро приспосабливаться к новым условиям, умение мыслить четко и ясно. И трели морзянки в приемнике были утром 12 апреля самыми необычными трелями, когда-либо звучавшими в эфире. Они впервые лились из космоса. Для радиоспециалистов это означало, что с обитаемыми космическими объектами можно устанавливать и телефонную, и телеграфную связь. Для психологов дискант точек и тире решал более глубокий вопрос - о взаимодействии человека и автомата, человека и машины. Случись в передаче Гагарина какой-нибудь сбой - и, возможно, космическими кораблями еще долгие годы управляла бы автоматика. Но гагаринские точки и тире звучали весело и звонко, отвечая психологам, что надежность оператора, отстукивающего буквы и цифры, осталась прежней, индивидуальный стиль не изменился, стрессовых состояний не наблюдается. Все сомнения окончательно исчезли, когда в репродукторе пропело: "СК, 73, 3, 88". Радист, принимавший передачу, засмеялся:

- Молодец, "Поехали"! Настоящий парень!

- Что он такое передал? - насторожились медики.

- СК - на языке радистов означает конец связи. 73 - всего доброго. 3 по 88 - три воздушных поцелуя. Если бы я принял такой текст из Антарктиды - не удивился бы. А тут человек в космосе про вежливость не забывает. Силен!

Гагарин не слышал этих слов. Он уже готовил корабль к самой ответственной части программы - спуску с орбиты. Не спеша сверил часы под эластичной манжетой скафандра с бортовыми, выключил приемник, защелкал тумблерами. Еще раз проверив свои действия, подтянул привязные ремни, захлопнул забрало гермошлема. Замки глухо щелкнули, прозрачное стекло со светофильтром отгородило его от обжитого и ставшего близким пространства кабины.

Космонавт остался наедине с самим собой. Нет, он не чувствовал себя одиноким. В те последние минуты полета вспышки далеких звезд, бесконечная протяженность космоса, ослепляющий солнечный свет, голубой ореол над планетой - все увиденное объемно и масштабно предстало перед ним, и он сначала ощутил, а потом с философской ясностью понял, что отдельный человек никогда не сможет противостоять стихии космоса. Покорить звездное пространство, заставить его служить людям под силу лишь самому развитому обществу. И он, майор Юрий Гагарин, обыкновенный летчик-истребитель, выступает сейчас как представитель, как посланец советского общества. Он связан с ним каждым мгновением своей жизни, жизнью своих родителей, своих предков, пахавших когда-то щедрую русскую землю. И он, космонавт Гагарин, должен все сделать на пятерку.

12 апреля 1961 года. Ленинград

- Я "Кедр". - Космонавт вышел на последнюю связь с Землей. - К спуску готов.

- ТДУ сработает точно по программе, - ответила Земля.

Он прижался к спинке кресла, влился в него, сосредоточился, отрешившись от всего, что могло помешать окончанию полета. Ему оставалось только ждать. Связь между секундами и минутами порвалась, время слилось в единый поток, и он не знал, сколько прошло мгновений, когда легкая вибрация дрожью пронзила корабль и планетный шар поплыл куда-то вправо и вверх. Тренированное тело пилота слегка напряглось, но осталось неподвижным. Работали одни глаза: взгляд в иллюминатор - на приборную доску, в иллюминатор - на приборную доску. Чуть расширенные зрачки находили нужные стрелки и созвездия, считывали колоссальный поток информации, мозг анализировал ситуацию, готовый при малейшей опасности мгновенно принять единственно правильное решение. Но все шло нормально.

Корабль погасил орбитальную скорость и, влекомый извечной силой тяготения, пошел к Земле. За иллюминатором вспыхнуло, отблеск огня ударил в жаропрочные стекла, тело начало наполняться тяжестью. Полвеса, полный вес, три веса, пять, семь... Гагарину стало больно - стрелка акселерометра зафиксировала десятикратную перегрузку. Космонавт весил уже не шестьдесят шесть, а почти семьсот килограммов! И за бортом гудел, выл, бился шквал огня - тысячеградусное пламя, в котором как воск плавятся чугун и сталь, слизывало обшивку спускаемого аппарата. В этом кромешном аду, где останавливались даже мысли, голубые глаза, покрасневшие от напряжения, по-прежнему ощупывали стрелки и циферблаты приборов. Человек, вбитый в кресло страшными перегрузками, отметил все: и вертикальную скорость падения аппарата, и убывающее расстояние до Земли, и темный налет на стеклах иллюминатора, и то, что в кабине по-прежнему оставалось плюс 20 градусов. Это тоже было его работой - выдержать все, сохранить полное самообладание и все запомнить.

Где-то на шестой минуте перегрузки стали падать. Остались каких-то четыре "ж" - сущий пустяк, он их даже не чувствовал. Хотелось смеяться и петь. В перекрестье глобуса на "Визире" наплывала с востока Россия. До родных речушек и полей оставалось километров десять. Десять километров оставалось до приземления. Полет для него заканчивался. Он позволил себе немного расслабиться, оглядеться. Необыкновенная тишина голубого неба, знакомая лишь парашютистам, обступила космонавта. Он любил эту тишину, не похожую на космическую, на тишину барокамер, больничных палат. В этой густой тишине слова вязли в нескольких метрах от тебя, и эхо никогда не возвращало их обратно. Казалось, и смех, и песни впитывает само пространство.

- Э-ге-ге-ей! - закричал пилот во всю мощь легких. - Э-ге-ге-ей!

Бесконечное счастье, ни с чем не сравнимое, такое теплое и нежное, как в детстве, когда мама целовала его перед сном, волной накатилось на пилота. Ощущение счастья исходило от пронзительной сини воздуха, зеленых квадратов полей, темной полоски леса - от всей русской земли, навсегда ставшей в это ясное апрельское утро берегом Вселенной. Берег ждал космонавта. Навстречу, от колхозного стана, уже бежали люди и что-то кричали. Слов было не разобрать, да и никакие слова не могли передать неистового сердцебиения этих людей; и когда пилот приземлился, они просто стиснули его в горячих, жарких объятиях, и женщины, как молитву, все повторяли его имя и почему-то безудержно плакали, как плачут, наверное, только в самый счастливый день, обнимая солдат, вернувшихся домой в День Победы.